Виталий Чернов, директор школы в Харьковской области Украины, разливает чай. Улыбчивый мужчина за пятьдесят с мягкими интонациями и в очках с толстыми линзами – он выглядит как хороший собеседник для неспешных бесед о книгах. Только вот рассказывает он о российской оккупации своего поселка и о том, что произошло после его отказа сотрудничать с оккупационными властями. Это история о пытках и реальной возможности гибели за решеткой, которой ему буквально чудом удалось избежать.
Образование на оккупированных Россией территориях Украины находится под угрозой. Согласно новому докладу Human Rights Watch «Образование под оккупацией», российские оккупационные власти запрещают украинский язык и украинскую учебную программу, насаждая российскую программу и образование на русском языке. Это нарушает законы вооруженных конфликтов и нормы международного права, касающиеся права детей на образование. Российские власти и их ставленники угрожают родителям штрафами, лишением родительских прав и задержаниями в случае, если те не отдадут детей в «русские» школы или если их дети будут удаленно продолжать обучение по украинской программе. Также известны случаи применения угроз, лишения свободы и пыток в отношении школьных работников — таких как Виталий, один из многих педагогов, с которыми мы побеседовали при подготовке доклада.
Поселок Боровское, где живет Виталий и еще около двух тысяч человек, находится в 60 км от границы с Россией. Российские войска появились здесь в первый день полномасштабного вторжения — 24 февраля 2022 года. Виталий закрыл поселковую школу, отправив сотрудников по домам, и перевел обучение на дистанционный режим. Россия оккупировала эту часть области, но военные только проезжали по поселку, не останавливаясь. Поэтому вскоре Виталий школу частично открыл, чтобы дать возможность школьникам дополнять онлайн-уроки встречами с учителями.
В июне глава поселковой оккупационной администрации связался с Виталием и велел ему готовиться к полноценному открытию школы 1 сентября — с преподаванием по российской программе. Позднее районные оккупационные власти собрали директоров школ на совещание. Там им сообщили, что скоро привезут российские учебники и планы уроков, обучение будет вестись на русском, а украинский язык школьники смогут изучать два часа в неделю факультативно. Оккупационное начальство сказало, что школьные работники могут уволиться, но призвало их «поступить правильно и остаться». Директоров школ также попросили составить списки тех работников, кто готов сотрудничать.
Виталий сказал своим сотрудникам, что останется в школе только в том случае, если будет использоваться украинская программа, и попросил учителей сделать все от них зависящее, чтобы помочь ученикам закончить год. К концу июня им с коллегами удалось завершить все дела, провести экзамены и выдать аттестаты закончившим 9-й класс.
Во время летних каникул глава оккупационной администрации Боровского продолжал давить на Виталия, чтобы тот подписал новый контракт. «Детям нужно учиться, а Россия отсюда никуда не уйдет, — передает его слова Виталий. — Если ты и другие уволитесь, то станете безработными, а на ваше место просто пришлют учителей из России».
Виталий заявил, что собирается на пенсию, — возраст позволял. Поэтому однажды чиновник-оккупант позвал Виталия с собой в школу, чтобы проверить, всё ли на месте, и чтобы Виталий передал ему ключи. Виталий сделал, как было велено, но к тому времени, чтобы защитить учителей и учеников, он уже унес из школы личные дела тех и других, отдав те, что смог, владельцам и спрятав остальные.
Он понимал, что если эти документы окажутся в руках оккупационных властей, им будет проще заставить родителей отправить детей в «русские» школы.
Летом Виталий с семьей решили, что если к осени Боровское не освободят украинские войска, они будут выбираться на территорию, контролируемую Украиной. 2 сентября Виталий встретился с человеком, обещавшим за внушительную сумму помочь выехать. Но, вернувшись со встречи домой, Виталий, по его словам, «увидел, как шесть мужиков в балаклавах заталкивают моего сына [подростка] в дом».
Сотрудники российских спецслужб перевернули все вверх дном, требуя отдать «школьные документы». Виталий сказал, что они остались где-то в школе. Россияне изъяли его ноутбук и другие гаджеты, обыскали автомобиль, гараж и подвал здания, затем отвезли Виталия в Купянск, город в 25 километрах от Боровского. Там его передали назначенным российскими оккупационными властями полицейским.
У Виталия отобрали шнурки, ремень и очки и посадили его в камеру с четырьмя стенами, но с открытой решеткой вместо потолка – тюремный прогулочный дворик. Там уже содержались десять человек, было тесно.
«Я провел там три дня, — вспоминает Виталий. — Днем адски жарко, но ночи были очень холодные. На вторую ночь еще и полил дождь. Мы приседали и отжималось, пытаясь согреться, но это было невозможно — бетонный пол, бетонные стены, кроватей нет, защиты от непогоды никакой нет».
Мужчины по очереди сидели на пластиковых баклажках из-под воды – ночью пол был ледяным. Время от времени они все же ложились на пол, на бок, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, и немного дремали. С одним из задержанных случился, судя по всему, эпилептический приступ. Долго звали охранника. Когда он, наконец, пришел, то просто пожал плечами, велел положить «припадочного» набок и ушел. Другой заключенный провел все это время с мешком на голове, перетянутым скотчем над ртом. Еще один человек был прикован цепью к скобе в стене.
На третий день Виталия отвели на допрос.
«Мне надели на голову мешок, наручники… отвели меня внутрь здания по лестнице в какую-то комнату на втором этаже и пристегнули к мизинцам клеммы, — говорит он. — Не знаю, сколько было людей в комнате, но говорил только один. Он много раз спрашивал о пропавших из школы документах, а я делал вид, что ничего не знаю».
Потом следователь сказал, что если Виталий хочет вернуться домой, то ему нужна «какая-то реальная информация» о документах или хотя бы о жителях Боровского, которые высказывались против России или прятали оружие. «Тогда я и получил первый разряд тока».
Следователь спросил Виталия об одной из его подчиненных, якобы негативно высказывавшейся об оккупационных властях. Виталий ответил, что у этой женщины «сын погиб на войне». «Не на войне, а в специальной военной операции», — поправил следователь – и Виталия снова ударили током. Это продолжалось около получаса. Каждый раз, когда следователю не нравились ответы Виталия, он наказывал его электрическим разрядом. Самым сильным был последний — настолько мощный и болезненный, что Виталий практически потерял сознание. «Если не начнешь говорить, мы будем тебя так лечить до конца специальной военной операции», — пригрозил следователь и приказал охранникам увести Виталия.
На этот раз его разместили внутри здания. Эту ночь и последующие три дня он провел с еще 13 заключенными в маленькой камере, рассчитанной на четверых. Два раза в день их кормили баландой. В камере было очень душно, так как единственное окно открывалось только на ширину небольшой щели, поэтому для того, чтобы создать циркуляцию воздуха, заключенные держали открытой «кормушку» в двери. Когда они слишком громко разговаривали или смеялись, охранники в наказание закрывали кормушку на несколько часов.
На второй день в новой камере Виталия снова допрашивали, пытали и угрожали, что «если я не буду сотрудничать, моя жена и сын окажутся там же, где и я».
На следующий день, около 10 часов утра, Виталий и его сокамерники услышали, как в коридор затащили человека, приковали его к чему-то наручниками и стали жестоко избивать. Они хорошо слышали удары ногами и руками, кулаками и открытой ладонью. Человек кричал… а потом затих. Виталий услышал, как один из охранников пробормотал «думаю, нужна скорая», а потом — как тело куда-то потащили по полу.
А вечером, без всякого предупреждения, охранники закрыли кормушки во всех камерах на ключ. Вскоре после этого начался интенсивный обстрел. Заключенные — в здании ИВС было 12 или 13 камер, в маленьких содержали от 4 до 6 человек, а в больших до 19 — стали звать охранников, колотить в двери, но никто не приходил. Взрывы были оглушающе громкими.
«Эти люди, полицейские или как они там называются, просто заперли нас в камерах — как скот… Мы не представляли для них никакой опасности. Они могли просто отпереть двери. Но решили оставить нас умирать», — говорит Виталий.
Нары были приварены к полу, но заключенные в одной из камер сумели оторвать нары и с их помощью погнуть решетку на окне так, что самый худой из них смог пролезть наружу. Он нашел в пустом караульном помещении ключи и открыл все камеры.
Потом заключенные стали выламывать двери в разные комнаты в поисках личных вещей, шнурков, документов и так далее. «Я наконец-то получил обратно свои очки, это было такое счастье, я ужасно близорукий и без них почти ничего не вижу…»
На тот момент Виталий еще не понимал, что обстрел был частью украинского контрнаступления, эта местность была в результате отбита, а российские войска отступили. На следующий день он вернулся домой.
Два года спустя Россия продолжает оккупировать значительную часть территории Украины, где, вполне возможно, остаются школьные работники, которые, подобно Виталию, пытаются защитить личную информацию школьников и учителей от оккупационных властей. Что касается последних, они пытаются уничтожить любую альтернативу обучению по российской программе. Это один из инструментов индоктринации детей с помощью оруэлловской пропаганды, которую задействовал и следователь во время допроса Виталия, отрицая, что Россия воюет с Украиной. Пропагандистский нарратив, среди прочего, включает в себя ложь о том, что украинской государственности и украинского языка не существует.
Принудительная русификация и политическая индоктринация в системе образования на оккупированных территориях – один из разрушительных аспектов полномасштабного российского вторжения России, но за пределами Украины об этом недостаточно думают и говорят.
